Зона интересов
После проведения всех параллелей между тем, что показано в фильме “Зона интересов” и событиями современных войн, эта картина может смело забирать статуэтки Оскара и быть оправданной в глазах недовольных критиков. Но…
Я посмотрела фильм Джонатана Глейзера в начале февраля на немецком, не зная языка и сфокусировавшись исключительно на его аудиовизуальной стороне. Сначала было ощущение замершего зрительного зала, приготовившегося к сценам из ада. Но ничего подобного на экране не было. Да, режиссер ясно дает понять, что сапоги, которые Рудольф Хёсс, комендант концлагеря в Освенциме оставляет у порога — с “кровавыми подошвами”. И каждый раз полуневидимый слуга (узник лагеря), молниеносно подбегает к двери, забирает, чистит и моет сапоги хозяина. Да, супруга коменданта примеряет шубу и разрешает прислуге выбирать себе нижнее белье из мешка, принесенного после поступления в лагерь новой группы узников. Да, режиссер выстраивает композицю кадров таким образом, чтобы за спиной Рудольфа во время милой семейной трапезы за окном его дома была видна наблюдательная башня концлагеря, а его белый летний костюм контрастировал с густым темным дымом печей, и ночные зловещие сполохи за окнами засыпающего дома пугали. Но кого?
На кольце Рудольфа было выгравировано “Рудольф и Хедвиг”, пятеро его детей играли с черепахами, кошками и ящерицами, а летом они резвились в бассейне во дворе или купались в речке. В своей автобиографии после войны Рудольф Хёсс рассказывал: “Каждое желание, которое выражали моя жена и дети, было исполнено. Сад моей жены был раем цветов”. Спустя годы дети коменданта вспоминали об отце, как о лучшем человеке на свете.
“Святое семейство” Хёссов и возмутило некоторых критиков. Зачем нам смотреть на хорошие манеры в семье офицера, руководившего Освенцимом, где нацисты убили около 1,1 миллиона человек? Почему у жертв нет голосов — сказали они.
Я посмотрела “Зону интересов” с переводом, вслушалась в диалоги, и картина показалась мне вариациями на тему сцен из супружеской жизни с элементами хоррора. Но в голове засел вопрос: на что опирается Глейзер?
Для меня вся драматургия “Зоны интересов” упирается в стену концлагеря, которая разделяет то, что мы можем вообразить от того, что мы знаем из различных источников. Способны ли мы представить себе ужасы и страдания невидимых людей, или для этого всегда необходимы специальные усилия (самонасилие) для обновления коллективной памяти?
Клод Ланцман, снявший фильм “Шоа” об Освенциме, полагал, что подлинные свидетели находятся только внутри события, это их сжигали и пытали, это они могли бы рассказать обо всем, что происходило за высокой стеной. Остальные действующие лица истории, несмотря на порой значительную степень приближения к эпицентру, остаются внешними ему. И потому для Ланцмана было важно установить точные границы территории лагеря, обозначить линию границы события, границы внутреннего и внешнего, смерти и жизни. Для Ланцмана действительность “Шоа” “неизобразима” и невообразима.
Джонатан Глейзер визуально отделяет внутреннее от внешнего, и только мощный амбиентный саундтрек повседневной жизни — лай собак, крики офицеров, крики пленных жертв, выстрелы и тяжелый рев крематориев — оставляет у зрителя ощущение, а если точнее — создает представление — о ежедневной механической работе машины смерти, на которую члены семьи Хёсса практически не реагируют. Лагеря смерти были окружены строжайшим ореолом секретности, что стало одной из причин того, что союзные войска были плохо информированы о происходящем. Функционеры СС стремились исключить любую возможность свидетельства. В частности, в официальных документах нет прямого упоминания о газовых камерах, поскольку в них использовался специальный кодированный язык.
Лагерь смерти в “Зоне интересов” — модель для размышлений о том, что жестокость и насилие становятся необходимыми инструментами политической власти. И хотя Глейзер говорит в интервью Guardian: “Для меня этот фильм не о прошлом. Речь идет о настоящем, о нас и нашем сходстве с преступниками, а не о нашем сходстве с жертвами”, мне кажется, он чего-то не договаривает или несколько стереотипно понимает слово “соучастие”. Потому что если я, как зритель, не представлю, что происходит за высокой стеной, не испугаюсь звуков и криков — значит ничего страшного в этом фильме не происходит?
Текст: Юлия Голодникова
