Молились Мадонне и Марадоне
“The Hand of God” / “Рука Бога”
Сколько себя помню, столько продолжается этот внутренний диалог: в каком я сейчас фильме? Какая тональность, освещение, ритм? И ощутив некий сюжет, я лучше начинала понимать, о чем мое состояние. Никто не говорил, что нужно делать именно так, и не обещал, что такой “способ” проживания жизни легче. Но кино создавало и создает чувство дома. И в этом доме есть комната с огромной люстрой, лежащей на полу. Она наполняет пространство медовым светом и завораживает входящего красотой невозможного.
В этот эпизод картины Паоло Соррентино “Рука Бога” я попадаю вновь и вновь, вспоминая, как мы жили до войны. И даже не в прошлом году, а в прошлом веке, в разных городах и сюжетах, когда казалось, что времени очень много, и все всегда можно переписать. Почему рассказывая о своей юности, разбитой трагедией и восстановленной искусством, Соррентино будто обращается лично ко мне? Это я вместе с Фабиетто (alter ego режиссера) брожу по улицам Неаполя, как будто по своей жизни. Всматриваюсь в то, что ушло и что осталось, что формировало мой характер и сделало меня той, кем я есть.
Повествование в “Руке Бога” напоминает перелистывание альбома семейных фотографий: дружба Фабиетто с контрабандистом сигарет, “Однажды в Америке” на видеокассете, борьба с летучей мышью в квартире баронессы, богач, проходящий мимо, школьная пассия, выступающая на театральной сцене, семейные секреты, шутки отца и странные родственники, загадочная и страстная тетя Патриция, встреча со знаменитым режиссером и его прыжок в море — такой же естественный, как протянуть руку и сорвать с дерева мандарин. Фотография за фотографией…о том, как эти люди жили, а до них — их родители, и родители родителей. Молились Мадонне и Марадоне — Богу неаполитанцев, влюбленных в футбол.
Наблюдение за игрой Диего Армандо Марадоны стало первым контактом Паоло Соррентино с искусством — так он вспоминает об этом в нескольких интервью, а знаменитый гол футболиста в 1986-м, получивший символическое название “Рука Бога”, стал спасением от возможной смерти вместе с родителями. “Это была рука Бога!” — “бога футбола” Диего Марадоны — так говорили юному Фабиетто его друзья и родственники.
“Эта трагедия была настолько невыносимой, что единственным решением, которое я нашел, было создание параллельной реальности, вымышленного мира, в котором я мог бы найти облегчение. Вот почему я решил стать сценаристом, а позже режиссером. Терапия для меня заключалась в том, чтобы тратить много времени на описание реальности, которая не была идеальной, но которую я мог терпеть и даже любить. Я не мог вынести свою собственную реальность”, — говорит Соррентино в одном из интервью.
Мне кажется, я понимаю, почему режиссер хочет продлить “золотой век” своего воображаемого мира: там есть много любви и неподдельных моментов красоты обыденной жизни. Доверие к себе. Нет гламура и ожидаемых, хорошо продаваемых сцен. Есть память, авторский миф и уважение к кино — как истории коллективной, и очень личной — одновременно. Хотя вот это “одновременно” сложно обьяснить и описать словом “момент” или длительностью одного фильма.
Но можно почувствовать: потоки новостей и различные формы фиксации информации о происходящем в мире настолько расширили поле коллективной памяти (добавьте к этому документальные цифровые архивы и data-visualisation) — процесс социального конструирования медиапамяти оставляет все меньше места для памяти личной. Все смешивается в условно однородный мир, как будто в “Шоу Трумана”. И все меньше остается комнат для заветных желаний, где старинная люстра все еще томится на пыльном полу.
Юлия Голодникова
